Том 3. Собачье сердце. Повести, рассказы, фельетон - Страница 82

— Странная опера,— сказал я пасти,— кто это говорит?

— Там же вы можете приобрести самовар и белье. Запомните — белье. Из Большого театра говорю. Белье только в ГУМе. А теперь я даю зал. Даю зал. Даю зал. Вот я дал зал. Свет потушили. Свет потушили. Свет опять зажгли. Антракт продолжится еще десять минут, поэтому прослушайте пока урок английского языка. До свидания. По-английски: гуд бай. Запомните: гуд бай…

Я сдвинул рычажок в сторону, и в пасти потухли всякие звуки. Через четверть часа я поставил рычажок на тысячу метров, тотчас в комнате заворчало, как на сковороде, и странный бас запел:

Расскажите вы ей, цветы мои…

Вой и треск сопровождали эту арию. На улице возле моей квартиры стали останавливаться прохожие. Слышно было, как в коридоре скопились обитатели моей квартиры.

— Что у вас происходит, Николай Иваныч? — спросил голос, и я узнал в голосе председателя жилтоварищества.

— Оставьте меня в покое, это — радио! — сказал я.

— В одиннадцать часов попрошу прекратить это,— сказал голос из замочной скважины.

Я прекратил это раньше, потому что не мог больше выносить воя из пасти.

14 числа.

Сегодня ночью проснулся в холодном поту. Пасть сказала весело:

— Отойдите на два шага.

Я босиком вскочил с постели и отошел.

— Ну, как теперь? — спросила пасть.

— Очень плохо,— ответил я, чувствуя, как стынут босые ноги на холодном полу.

— Запятая и Азербайджан,— сказала пасть.

— Что вам надо?! — спросил я жалобно.

— Это я, Калуга,— отозвалась пасть,— запятая, и с большой буквы. Полиция стреляла в воздух, запятая, а демонстранты, запятая…

Я стукнул кулаком по рычажку, и пасть смолкла.

15 числа.

Днем явился вежливый человек и сказал:

— Я контролер. Давно ли у вас эта штука?

— Два дня,— ответил я, предчувствуя недоброе.

— Вы, стало быть, радиозаяц, да еще с громкоговорителем,— ответил контролер,— вам придется заплатить двадцать четыре рубля штрафу и взять разрешение.

— Это не я радиозаяц, а Петя радиомерзавец,— ответил я,— он меня ни о чем не предупредил и, кроме того, испортил всю комнату и отношения с окружающими. Вот двадцать четыре рубля, и еще шесть рублей я дам тому, кто исправит эту штуку.

— Мы вам пришлем специалиста,— ответил контролер и выдал мне квитанцию на двадцать четыре рубля.

16 числа.

Петя исчез и больше не являлся…

Михаил

...

«Гудок», 4 июня 1926 г.

Бубновая история

1. Сон и госбанк

Мохрикову в номере гостиницы приснился сон — громаднейший бубновый туз на ножках и с лентами на груди, на которых были написаны отвратительные лозунги: «Кончил дело — гуляй смело!» и «Туберкулезные, не глотайте мокроту!»

— Какая смешная пакость! Тьфу! — молвил Мохриков и очнулся. Бодро оделся, взял портфель и отправился в Госбанк. В Госбанке Мохриков мыкался часа два и вышел из него, имея в портфеле девять тысяч рублей.

Человек, получивший деньги, хотя бы и казенные, чувствует себя совершенно особенным образом. Мохрикову показалось, что он стал выше ростом на Кузнецком мосту.

— Не толкайтесь, гражданин,— сурово и вежливо сказал Мохриков и даже хотел прибавить: — У меня девять тысяч в портфеле,— но потом раздумал.

А на Кузнецком кипело, как в чайнике. Ежесекундно пролетали мягкие машины, в витринах сверкало, переливалось, лоснилось, и сам Мохриков отражался в них на ходу с портфелем то прямо, то кверху ногами.

— Упоительный городишко Москва,— начал размышлять Мохриков,— прямо элегантный город!

Сладостные и преступные мечтания вдруг пузырями закипели в мозгу Мохрикова:

— Вообразите себе, дорогие товарищи… вдруг сгорает Госбанк! Гм… Как сгорает? Очень просто, разве он несгораемый? Приезжают команды, пожарные тушат. Только шиш с маслом — не потушишь, если как следует загорится! И вот вообразите: все сгорело к чертовой матери — бухгалтеры сгорели и ассигновки… И, стало быть, у меня в кармане… Ах, да!.. Ведь аккредитив-то из Ростова-на-Дону? Ах, шут тебя возьми. Ну, ладно, я приезжаю в Ростов-на-Дону, а наш красный директор взял да и помер от разрыва сердца, который аккредитив подписал! И кроме того, опять пожар, и сгорели все исходящие, выходящие, входящие — все, ко псам, сгорело. Хи-хи! Ищи тогда концов. И вот в кармане у меня беспризорных девять тысяч. Хи-хи! Ах, если б знал наш красный директор, о чем мечтает Мохриков, но он не узнает никогда… Что бы я сделал прежде всего?..

2. Она!

…Прежде всего…

Она вынырнула с Петровки. Юбка до колен, клетчатая. Ножки — стройности совершенно неслыханной, в кремовых чулках и лакированных туфельках. На голове сидела шапочка, похожая на цветок колокольчик. Глазки — понятное дело. А рот был малиновый и пылал, как пожар.

«Кончил дело, гуляй смело»,— почему-то вспомнил Мохриков сон и подумал: «Дама что надо. Ах, какой город Москва! Прежде всего, если бы сгорел красный директор… Фу! вот талия…»

— Пардон! — сказал Мохриков.

— Я на улице не знакомлюсь,— сказала она и гордо сверкнула из-под колокольчика.

— Пардон! — молвил ошеломленный Мохриков,— я ничего!..

— Странная манера,— говорила она, колыхая клетчатыми бедрами,— увидеть даму и сейчас же пристать. Вы, вероятно, провинциал?

— Ничего подобного, я из Ростова, сударыня, на Дону. Вы не подумайте, чтобы я был какая-нибудь сволочь. Я — инкассатор.

— Красивая фамилия,— сказала она.

— Пардон,— отозвался Мохриков сладким голосом,— это должность моя такая: инкассатор из Ростова-на-Дону. Фамилия же моя Мохриков, позвольте представиться. Я из литовских дворян. Основная моя фамилия, предки когда-то носили — Мохр. Я даже в гимназии учился.