Том 3. Собачье сердце. Повести, рассказы, фельетон - Страница 66

Севастополь. И Крыму конец

Под вечер, обожженные, пыльные, пьяные от воздуха, катили в беленький раскидистый Севастополь, и тут ощутили тоску: «Вот из Крыма нужно уезжать».

Автобандиты отвязали вещи. Угол на одном чемодане был вскрыт, как ножом, и красивым углом был вырван клок из пледа. Все-таки при этой дьявольской езде машина «лизнула» крылом одну из мажар.

Лихие ездоки полюбовались на свою работу и уехали с веселыми гудками, а мы вечером из усеянного звездами Севастополя, в теплый и ароматный вечер, с тоскою и сожалением уехали в Москву.

...

Вечерний выпуск «Красной газеты» (Ленинград), 3, 10, 22, 24, 31 августа 1925 г.

Пожар

Сцена представляет темную ночь на станции Ржев-2 М.-Б.-В. ж. д.

Неожиданно косая молния и выстрел — бабах!!

Голос агента охраны. Православные!.. Пакгауз на товарном дворе горит! (Выстрел — б-бах!) Го! Го! Го! Го! Пакгауз! (Выстрел — ба-бах!) Горит!! Люди добрые! Пакгауз горит! (Выстрел.) Караул! (Выстрелы — б-бах! ба-бах! бах, бах, бах!!) На тебе еще раз…

(На небе зловещая розовая полоса.)

Голос Комарова. Что случилось?

Голос агента охраны. Товарищи! Бей тревогу! Пакгауз горит.

(Зарево, виден Комаров — он в одном белье.)

Комаров. Батюшки. По-жарные! Пожарные!! (Танцует на месте.) Пожарные, чтоб вам сдохнуть! Пакгауз горит…

1-й пожарный на каланче (вниз). Васька, бей тревогу, на товарном горит!

2-й пожарный (внизу). Горит? (Бом! бом! бом!)

1-й. Да бей же! Полыхает. Ух! Занялось. Бей, Васька!

2-й. Бом-дин, дили-бом… Загорелся кошкин дом! (В отчаянии.) Сидят, сукины сыны, как насекомые.

Комаров (врываясь). Батюшки! Где ж брандмейстер-то? Братцы, вставайте. Караул, горим! (Храп.) Товарищ брандмейстер, гражданин Соловьев, вставайте. Голубчик, вставайте! Миленький.

Брандмейстер (сквозь сон). М-м…

Комаров. Красавчик мой, вставай. Ржев-второй горит. (В окнах багровое зарево — светло, как в полдень.)

Брандмейстер. Эм… мня… мня…

Комаров (воет).

Брандмейстер. Какая гнида над ухом воет? Ни минуты покоя нету; кто ты такой?

Комаров. Комаров я. Голубчик! Комаров.

Брандмейстер. Какого же ты лешего людей будишь? А? Только что лег, глаза завел,— на тебе! Дня на вас нету, пострелы. Чтоб тебя громом убило. Я б тебя… Трах! Тарарах!! Tax!..

Комаров. Миленький… Пакгауз…

Брандмейстер. Уйдешь ты или нет?

Комаров. Пакгауз…

Брандмейстер. Э, ты, я вижу, не уймешься. (Швыряет в него сапогом.) Вон!..

(Храп пожарных. За сценой слышно, как рушится потолок в пакгаузе. Женский вопль. За окном пробегает баба с иконой.)

Бабий голос. Пропали, головушки горькие!

Комаров (с плачем бросается к телефону). Город! Город, барышня. Даешь пожарную команду! Горим!

Голос в телефоне. Который тут горит? Счас! Сей минуту.

За сценой грохот колес.

Труба. Там-та-ра-рам. Там-та-ра-рам.

Голоса за сценой. Сидорчук, качай. Качай, в мать, в душу… тара-рах… Осади! Рви его крюками. Федорец, дай в зубы этому мародеру. Публика, осади назад. Где ж ваша-то команда?

Голос Комарова. Спят они. Добудиться не можем.

Голос. Ах, сукины коты! Павленко, качай, качай (рев воды).

Брандмейстер (просыпается). Как будто шум?

Пожарные (просыпаются). Горит как будто? (В окнах зарево угасает.)

Брандмейстер. Что же вы спите, поросята… Ванька! Васька! Митька! Вставай, запрягай! Где мои штаны?

Голоса. Не надо. Потушили…

Брандмейстер. Кто?

Голос. Городская.

Брандмейстер. Вот черти. И какие быстрые. И до всего им дело есть. Ну, ладно. Раз потушили, слава Богу. (Ложится и засыпает. Храп. Тьма).

Михаил

...

«Гудок», 19 августа 1925 г.

Таракан

Ах, до чего замечательный город Москва! Знаменитый город! И сапоги знаменитые!

Эти знаменитые сапоги находились под мышкой у Василия Рогова. А сам Василий Рогов находился при начале Новинского бульвара, у выхода со Смоленского рынка. День был серый, с небом, похожим на портянку, и даже очень легко моросило. Но никакой серости не остановить смоленского воскресенья! От Арбата до Новинского стоял табор с шатрами. Восемь гармоний остались в тылу у Василия Рогова, и эти гармонии играли разное, отравляя душу веселой тоской. От Арбата до первых чахнувших деревьев в три стены стоял народ и торговал вразвал чем ни попало: и Львом Толстым, босым и лысым, и гуталином, и яблоками, штанами в полоску, квасом и Севастопольской обороной, черной смородиной и коврами.

Если у кого деньги, тот чувствует себя, как рыба в море, на Смоленском рынке. Искупался Василий Рогов в океане и поплыл с сапогами и финским ножом. Сапоги — это понятно. Сапоги давно нужно было купить, ну а финский нож к чему? Купился он сам собой как-то.

Когда Рогов отсчитал два червя за сапоги в палатке, вырос из-под земли человек с кривым глазом и почему-то в генеральской шинели и заметил гнусаво:

— Сапоги купили, папаша! Отличные сапоги. Ну а такой финский нож вы видали?

И тот сверкнул перед Роговым убийственной сталью…

— Не нужно,— сказал Рогов, уминая под мышку сапоги.

— Шесть рублей финка стоит,— сообщил человек,— а отдаю за четыре, и только по случаю ликвидации лавки.

— Никакой у тебя лавки нет,— возразил с презрением Рогов и подумал: «Сколько этих жуликов на Смоленском! Ах, Боже мой!»